Триумф блицкрига - Страница 84

В пользу Чехии и Польши были оторваны значительные куски территории, на которых немцы жили столетиями, — пять миллионов человек были принесены в жертву интересов союзников. А чудовищная контрибуция должна была окончательно обессилить страну, фактически превратив ее в колонию победителей.

И это еще не все — французы и англичане предали Россию, фактически сдав ее большевикам. Две самые сильные державы континента были устранены. Но, как говорится, недолго музыка звучала, недолго фраер танцевал. Для французов наступила расплата, для англичан она придет позднее.

Андрей представил, как грызли ногти французские политики в конце мая, вспоминая безотказный «паровой каток» русской армии, много раз выручавший их в ту войну. А нечего вам, месье, слезы лить, сами в своей эгоистичности союзника погубили!

Вначале он хотел загнать французскую делегацию в этот самый вагон и там зачитать им условия перемирия. Предельно жесткие, написанные злорадствующим Кейтелем на пару с Риббентропом. Эти два гуся, люто ненавидящие друг друга, постарались на всю катушку, и Родионов убедился, что ничто так не сближает людей, как один общий враг, вернее, глумление над поверженным противником.

Если отбросить первые предложения, в которых отдавалось должное сопротивлению французской армии, то условия перемирия были предельно жесткими — север и запад страны занимаются германскими войсками, французская армия разоружается, солдаты и офицеры остаются в плену, и прочее, прочее, прочее, типа занятия железных дорог.

После таких условий французская делегация на будущих мирных переговорах могла ожидать только худшего — возврат Эльзаса с Лотарингией и германских колоний в Африке — Того и Камеруна (другие были отобраны в пользу Англии и Японии), выплата огромной контрибуции и иные сомнительные «удовольствия», являющиеся зеркальным отражением Версальского мира.

О втором варианте, разработанном им самим и подготовленном Манштейном, Андрей пока помалкивал, хотя генералы и Риббентроп прямо изнывали от любопытства. А то, что предложения фюрера намного мягче, они сообразили — Андрей приказал поставить для переговоров армейский штабной навес со столами и лавками, наотрез отказавшись вести переговоры в вагоне маршала Фоша…

Слова Кейтеля падали пудовыми камнями, французы молчали, только лица были белее мела. В глазах стояли слезы. Чаша унижения была испита до дна. Несколько раз французская делегация покидала навес, чтобы в отдельно поставленной для них палатке, куда был проведен телефон, говорить по прямому проводу с Бордо.

Хотя большой надобности в этом не было — для них давно стало ясным, что Риббентроп и Кейтель не отступятся от навязываемых ими условий. Но требовалось, чтобы это унижение испытало и правительство, полностью разделив ответственность за случившуюся катастрофу.

Наконец все завершилось — со слезами на глазах, которые никто не прятал, члены французской делегации подписали соглашение о перемирии.

Затем за стол уселись торжествующие Кейтель, Редер, Браухич и Риббентроп, медленно поставившие свои подписи. Все — соглашение подписано. Но нужно ли оно такое?

Андрей шагнул вперед, прекратив играть роль стороннего наблюдателя. Взял листы подписанного соглашения и пристально посмотрел в пепельно-серые лица французов.

— Господа! Я желаю поговорить с вами наедине! Прошу последовать за мной в вагон!

Повинуясь его властному жесту, германские генералы остались стоять под навесом, а французы потянулись за ним гуськом, еле переставляя ноги.

Клеррмон-Ферран

Эти несколько дней гауптштурмфюрер Майер пребывал в состоянии эйфории. Сопротивление французов было сломлено, мало кто из них желал сражаться — на лицах солдат и офицеров словно застыла апатичная маска усталости и безысходности.

Особенно это стало проявляться, когда 14 июля во многих церквях зазвонили колокола. Так германское командование приказало отметить прорыв своих войск к Парижу. Столицу не обороняли — правительство сбежало в Бордо, объявив город «открытым».

Майер даже не представлял раньше, до какой глубины позора может дойти противник. Иметь семьдесят дивизий, но не воевать, а бежать или, вот как здесь, сдаваться в плен.

Вчера была захвачена авиабаза, на которой находилось более двухсот самолетов в совершенно исправном состоянии, с десяток танков, автомобили, тонны оружия и боеприпасов.

Гарнизон сопротивления не то что не оказал, даже стрелять не стал — генерал, до трехсот офицеров и свыше четырех тысяч солдат покорно подняли руки и сдались, не сделав по эсэсовцам ни одного выстрела.

Такое не укладывалось в голове — оружие и солдаты есть, можно драться, не все еще потеряно, а они, как стадо баранов, покорны неприятелю.

Только один офицер запомнился Майеру. Нет, он не призывал сражаться, он сидел на земле, смотрел на брошенные орудия и со слезами на глазах говорил:

— Какой позор! Солдаты Вердена такого бы не допустили!

Но были и другие, кто желал драться, хотя их было немного. Так, в город был отправлен сдавшийся в плен французский капитан с белым флагом парламентера — презрев все общепринятые нормы, его застрелили.

Это взбесило немцев, и они ринулись в наступление — вот только и неприятель сам жаждал доброй схватки. Пулеметный огонь положил мотоциклистов Майера перед завалом, которым французы перегородили дорогу.

Выставив на всякий случай маленькую противотанковую пушку, немцы попытались разобрать завал. Но не тут-то было.